Джатака об Унмадаянти.
Арья Шура. Перевод с санскрита А. Баранникова, О. Волковой. Изд. 2-е, доп. 2000г.
Даже мучимые жестокими страданиями добрые неспособны стать на путь низких, находя опору в своей высокой нравственной стойкости. Вот как об этом назидательно повествуется. Некогда бодхисаттва, как рассказывают, был царём шибийцев; преуспевая на благо народа в правдивости, щедрости, спокойствии, мудрости и других прекраснейших качествах, он, словно воплощённая праведность и воспитанность, был отцом своего народа, движущим вперёд его благополучие.
- От совершенья преступлений ограждаемый и укрепляемый в высоких добродетелях своим царём, как сын отцом, народ был полон радости в мирах обоих.
2. И суд царя был нелицеприятен; не различал своих он и чужих и следовал во всём закону; закрыв народу беззаконий путь, он обратился как бы в лестницу, ведущую на небеса.
3. Плод добродетели народа–его благо; зная это, людей правитель был всегда одним лишь этим озабочен, и, следуя стезею праведной, с душою, полною блаженства, другим не позволял он нарушать её.
И вот у одного из знатнейших подданных этого царя была дочь поразительной красоты, которая считалась драгоценностью среди всех женщин; по необычайному совершенству её фигуры и всей её прелести она казалась воплощенной Лакшми1, или Рати или же одною из апсар.
- И тот, чей взор случайно падал на её красу и кто не утерял способности любить, не в состоянии был взора оторвать, притянутый к ней блеском красоты.
За это её родственники дали ей имя Унмадаянти («Сводящая с ума»). И вот отец её уведомил царя:
«В твоём царстве, о государь, объявилась жемчужина среди женщин, поэтому да благоволит государь решить, возьмёт ли он её в жёны, или отвергнет». После этого царь повелел брахманам, умеющим различать счастливые приметы женщин:
«Посмотрите дочь этого вельможи и решите, подходит ли она нам в жёны, или нет». Тогда отец её, пригласив этих брахманов в свой дом, сказал Унмадаянти: «Доченька, прислуживай сама этим брахманам». Она, промолвив: «Слушаю!», – стала, как должно, прислуживать брахманам. И вот тех брахманов
- Глаза, едва лишь взоры их на лик её упали, стали неподвижны, и бог любви унёс их стойкость; не подчинялись им ни очи, ни рассудок, как будто в опьянении сознанье потеряли.
Когда же они, потеряв голову, не в состоянии были сохранить твёрдость и благоразумие – куда уж там есть, – хозяин, удалив с их глаз свою дочь, сам стал прислуживать брахманам и затем проводил их. И вот у них явилось такое соображение: «Поразительная красота девушки, как чудесное виденье, чарует душу; поэтому царь не должен даже видеть её, а тем более не должен вступать с нею в брак. От её дивной красоты он, несомненно, потеряет голову и с меньшим усердием станет заниматься своими священными и государственными делами, а упущения в обязанностях государя станут препятствием на пути народа к преуспеванию и счастью.
- Она одним своим лишь видом может помешать стремленью к совершенству даже муни, тем более владыки юного, который, счастьем наслаждаясь, бросает взоры, алчущие удовольствий.
Поэтому целесообразно поступить нам так». Приняв решение, они явились в надлежащее время к царю и заявили ему следующее:
«О великий государь! Мы видели эту девушку. Она чарующе прекрасна, но и только: есть у неё дурные приметы, предвещающие гибель и неудачу; поэтому ты, государь, не должен даже видеть эту девушку, а тем более вступать с нею в брак.
- Порочная жена позорит славу и счастие родов обоих, как ночь, которая, скрыв месяц в облаках, окутывает тьмою всю красоту земли и неба».
Так дело было представлено царю. «Если у неё есть неблагоприятные приметы, как это мне говорят, то она не соответствует моему роду», – подумал царь и перестал желать её. Её отец, узнав, что царь не требует девушки, выдал свою дочь замуж за одного из советников царя по имени Абхипарага.
И вот однажды, когда настал праздник Каумуди2, царь пожелал полюбоваться блестящей красотой празднества в своей столице. Взойдя на царскую колесницу, он поехал по городу; улицы и торговые ряды города были убраны и политы водою; повсюду развевались разноцветные флаги и знамёна; белые мостовые улиц были усеяны разнообразными цветами; повсюду были пляски, пенье, шутки, танцы, музыка; опьяняющий аромат цветов, пудры, благовоний, венков, крепких напитков, пахучей воды для омовений, благовонных мазей наполнял воздух; дивные товары были выставлены для продажи; главная улица была запружена сияющими весельем толпами горожан и селян в роскошных одеждах. Совершая свою прогулку по городу, царь приблизился к дому того министра. Тогда Унмадаянти с гневом подумала: «А, так у меня неблагоприятные приметы, и потому, как говорят, я отвергнута царём!», – и, очень любопытствуя видеть царя, она стояла, сияя дивным блеском своей красоты и освещая плоскую кровлю дома, как молния освещает вершину облака. «Пусть же соберёт теперь свои он силы, чтобы удержаться от смятенья и сохранить свою стойкость и память, увидев ту, у которой дурные приметы», – подумала она. И вот взор царя, с любопытством наблюдавшего великолепие столицы, упал вдруг на неё, когда она стояла, обернувшись к нему лицом. Тогда царь,
- Хоть вволю насмотрелся он на красоту прелестных женщин своего двора, хоть был смиренным он и, добродетель соблюдая, стремился одержать победу над страстями,
9. Хоть, обладая стойкостью высокой, был сдержан и стыдлив, хоть взор его испуган был созерцанием чужой жены, но всё же долго он на женщину смотрел, не отрывая глаз и восхищая Каму:
10. «Не Каумуди ль это? Не воплощённое ли это божество сего дворца? Апсара ли она, иль дайтьев дева? Ведь красота нечеловеческая это!».
Меж тем как царь так размышлял и глаза его не могли вдоволь насладиться созерцанием женщины, его колесница проехала мимо того места, где она стояла, не считаясь с его желаньями. И вот царь вернулся в свой дворец с опустошённым сердцем; его мысли были только с ней, вся его нравственная стойкость была похищена богом любви. Наедине он обратился к своему вознице Сунанде:
- «Не знаешь ли, чей это дом был с белыми стенами? И кто та женщина была, что там сияла, словно молния на белом облаке?»
Возница сказал: «Есть у государя министр по имени Абхипарага – так это его дом и его жена, дочь Киритаватсы, Унмадаянти по имени». Когда царь услышал эти слова, то при мысли, что она – жена другого, его сердце упало и взгляд его стал неподвижным.
И, вздыхая глубоко и жарко, терзаясь всей душой по красавице, он обратился к самому себе с такою речью:
- «О, как идёт ей это имя нежное, где каждый слог ласкает слух: «Унмадаянти!». Своей чудесною улыбкою она меня ума лишила!
13. Забыть её хочу–и словно вижу сердцем! Моё ведь сердце у неё, или, вернее, в нём царит она!
14. Сколь малодушен я: любить жену другого! Что за безумец я! Покинул стыд меня и сон!
15. Меж тем как ум мой восхищённый в созерцанье погружён улыбки ясной, взоров, красоты её, вдруг раздаётся звон3 – тот дерзкий звук напоминает о теченье дел других. О, в сердце у меня лишь ненависть те звуки порождают».
Таким образом, стойкость царя была потрясена силою любви. И хотя он старался прийти в себя, однако же его бледность и худоба, задумчивость и частые вздохи, зевота и весь вид его показывали ясно, что царь влюблен.
- Сердечная болезнь, хоть стойко он скрывал её, наружу выступала ясно и на лице его, и в худобе, и в неподвижном взгляде, исполненном задумчивости.
Тогда его министр Абхипарага, который был весьма искусен в истолковании изменений во внешности и выражении лица, узнав, что случилось с царём, и поняв причину этого, и из-за своей любви к царю весьма озабоченный опасностью, которая ему угрожала, так как он знал поразительную силу бога любви, просил у царя разрешение поговорить с ним наедине и, получив его позволение, обратился к царю с такими словами:
- «Сегодня мне, о царь, людей владыка лотосоокий, когда я воссылал богам моления, явился якша и, подойдя ко мне, промолвил так: «Как же ты не догадался, что сердце государя принадлежит Унмадаянти?»
18. Промолвив так, он вдруг исчез, а я, задумавшись об этом, к тебе явился; и если правда это, государь, то почему же ты молчишь, откуда у тебя такое недоверье к слугам?
Поэтому благоволи, о государь, оказать мне милость, приняв от меня мою супругу».
Смущённый этим предложением, царь не мог поднять глаз от стыда, и хотя и находился во власти бога любви, однако благодаря знанию праведного закона, приобретённому долгим упражнением, его стойкость осталась непоколебленной, и он ясно и определённо отказался принять дар министра:
«Этого не должно быть. И вот почему:
- Я не бессмертен и своих заслуг лишусь; кроме того, народ узнает о грехе моём; тебя ж в разлуке с нею любовь сожжёт с такой же быстротой, с какой огонь сухой кустарник истребляет.
20. Такой поступок, что недоброе сулит в мирах обоих–том и этом, не совершит мудрец, хотя им наслаждается немудрый».
Абхипарага сказал: «Тебе не нужно опасаться нарушения закона.
- Ты мне поможешь щедрость проявить и тем закон исполнишь, а если от меня её не примешь в дар, тогда, даянью помешав, закон нарушишь.
Я не вижу здесь ничего такого, что могло бы порочить добрую славу царя.
- Ведь, кроме нас двоих, никто об этом знать не будет, и потому ты изгони из сердца страх людского порицанья!
Для меня же это будет милостью, а не мученьем, потому что
- Какое зло возникнуть может в верном сердце от чувства удовлетворенья, что совершил что-либо ты на пользу господину? Поэтому спокойно наслаждайся ты любовью, о государь, и о моих страданьях не тревожься!».
Царь сказал: «Ни слова больше о таком грехе.
- Из-за любви великой ко мне ты, очевидно, забываешь, что ведь не всякое даянье помогает исполненью долга.
25. Кто для меня в своей любви высокой не ценит даже жизнь свою, тот друг мне, лучший родственник–и я его супруге друг.
Поэтому не следует вовлекать меня в неблаговидное дело. Что же касается того, что, как ты уверяешь, никто другой не узнает об этом деле, то разве от этого оно станет безгрешным?
- Хотя б невидимо творил кто злое дело, как благоденствовать тот может? Ведь это словно яд принять незримо! Его увидят непорочными очами и небожители, и святые йоги.
Чего же больше?
27. Кто поверить может, что ты её не любишь, что не постигнет гибель и тебя, когда ты разлучишься с нею?»
Абхипарага сказал:
- «С супругой и детьми я раб твой, ты мой господин и божество моё. Какое может быть, о государь, закона нарушенье по отношению к рабе твоей?
Что же касается моей любви к ней, о которой говоришь ты, – что ж из этого?
- Да, я её люблю, о радостей податель, и потому я добровольно сам хочу отдать её тебе: ведь человек, отдав здесь дорогое, в том мире получает ещё дороже что-то.
Поэтому благоволи, о государь, принять её». Царь сказал: «Ни в коем случае! Это невозможно!
- Скорее брошусь я на острый меч или в пылающий ужасным пламенем огонь, чем соглашусь попрать так добродетель, которой я обязан счастием великим!».
Абхипарага сказал:
«Если государю неугодно взять мою супругу, то я велю ей стать гетерой, любви которой может добиваться каждый, и тогда мой государь с ней сможет насладиться».
Царь сказал: «Да что с тобою? Как обезумел ты!
- Оставивши невинную супругу, ты, безумец, получил бы от меня возмездье и, сделавшись предметом поношений, ты стал бы мучиться и в этом мире и в ином.
Поэтому оставим эти бессмысленные речи. Образумься же».
Абхипарага сказал:
- «Хотя бы то грозило нарушением закона, иль порицанием со стороны людей, или утратой счастья–всему навстречу я пойду с открытым сердцем: оно исполнено блаженства, доставив счастие тебе.
33. Не вижу в мире я огня великого, тебя превыше4, о земли великий повелитель! И Унмадаянти да будет вознаграждением моим жрецу; прими её, как жрец, для усиления моих заслуг».
Царь сказал:
«Несомненно, стремясь действовать мне на пользу, ты по своей великой любви к нам не замечаешь, что добро и что зло для тебя самого; и поэтому я с особенным вниманием должен наблюдать за тобой. Ни в коем случае не следует безразлично относиться к порицанию людей. Смотри:
- Кто, к праведности безразлично относясь, заботиться не станет о порицании людском или награде в другом существованье, тому не станет доверять народ и в мире том он без сомнения лишён блаженства будет.
Поэтому я и говорю тебе:
- Не соблазняйся преступить закон для жизни этой: великий грех здесь несомненен-сомнителен и незначителен успех.
Чего же больше?
- Ввергать людей в несчастия такие, как порицанье и тому подобное, и этим для себя добиться счастья–для добрых неприятно; пусть лучше, зло другим не причиняя, один я понесу всё бремя личных дел, ничем закона не нарушив!»
Абхипарага сказал: «Да разве здесь может иметь место беззаконие, если я из преданности к господину действую ему на пользу, а государь принимает её от меня в дар. Ведь все шибийцы, горожане и селяне, могли бы сказать: «Какое же тут беззаконие?». Поэтому да благоволит государь принять её!» Царь сказал: «Поистине ты всей душой хочешь сделать мне приятное, но нужно подумать ещё и вот о чём: из всех шибийцев – горожан и селян, тебя и меня – кто из нас самый сведущий в святом законе?» Тогда Абхипарага в смущении сказал:
- «Благодаря почтенью к старшим, усилиям, затраченным на изучение Священного писания, и остроте ума смысл истинный науки о трёх целях жизни тебе открыт, о государь, как Брихаспати5«.
Царь сказал:
«Поэтому-то ты и не можешь совратить меня [с истинного пути].
- От поведения царей зависит благо и несчастие народа; вот почему, привязанность народа помня, останусь я на поприще благом, что соответствует и славе моей доброй.
39. Хорош ли, неудобен путь, которым бык идёт,–коровы следуют за ним; так и народ: откинув острые преграды сомнений, он повеленью государя следует всегда.
Кроме того, ты должен принять во внимание следующее:
- Ведь если б у меня не стало силы, чтоб охранять и самого себя, в каком же состоянье оказался бы народ, который жаждет от меня защиты?
41. То зная и заботясь о благе подданных, равно как о святом законе и безупречной славе, я не хочу веленьям сердца следовать: ведь я же вождь народа своего, я бык ведь в стаде!»
Тогда министр Абхипарага, умилённый в сердце своём этой стойкостью царя, поклонившись ему и почтительно сложив руки, обратился с такими словами:
- «Сколь осчастливлены судьбою подданные, которых охраняешь ты, людей владыка! Такую преданность закону, пренебреженье к наслажденьям личным найти возможно ль даже в пустынях лесных!
43. О, как приличествует дивное название «великий» в имени твоём, великий государь! Ведь если бы безнравственного добродетельным назвать, то это было бы насмешкою жестокой!
44. Но к чему мне изумляться иль волноваться пред великим подвигом твоим? Как океан сокровищ полон, так ты исполнен добродетелей, о государь!»
Таким образом, «даже мучимые жестокими страданиями добрые неспособны стать на путь низких, находя опору в своей высокой нравственной стойкости» [и в своём прекрасном знании праведного закона, которому они неустанно следовали; помня об этом, надо прилагать все усилия для укрепления в нравственной стойкости и праведном законе].